Гротеск: Чехов и европейский экзистенциализм.

Спивак Р.С., проф. Пермского университета

Гротеск: Чехов и европейский экзистенциализм.
Тезисы

Современный взгляд на наследие писателя сквозь художественные искания ХХ столетия позволяет увидеть в его творчестве предварение одного из самых значительных направлений художественно-философской мысли этого века – европейского экзистенциализма. И дело не в отдельных перекличках Чехова с Сартром и Камю, отмеченных научной литературой, а в близости доминирующих мотивов, организующих миры названных писателей как художественное целое.
Но Чехов близок европейским художникам-экзистенциалистам и такой особенностью его поэтики, как гротеск.
Чеховский гротеск может определять сюжет всего произведения, смысл отдельной ситуации, содержать характеристику одного персонажа.
Механизмы порождения чеховского гротеска различны: он может иметь жанровый, фабульный, стилистический характер.
В каждом отдельном случае гротеск в творчестве Чехова получает или предполагает конкретную жизнеподобную психологическую, социальную или бытовую мотивацию. В рамках же всего художественного мира Чехова в целом он выступает в функции обнажения метафизической и социальной абсурдности человеческого бытия: бессмысленности жизни
перед лицом неминуемой смерти, тотальной нищеты, бессилия и бесправия личности в безучастном к ней мире, глубинной отчужденности людей друг от друга, незаслуженности и бесплодности страданий, составляющих скорбный удел человека и др.
Но чеховский гротеск мягче гротеска Сартра, Камю, Кафки. Ему чужд язык экспрессионизма. Чтобы не исключать жизнеподобия ситуации, он мимикрирует под гиперболу. Большое место в нем занимает лирика и юмор, в противовес жесткой сатире европейских писателей.
Отличия гротеска Чехова в определенной степени связаны с национальным своеобразием русского экзистенциализма – антиномичностью мировидения: совмещением чувства безблагодатности человеческого существования, покинутости человека Богом и слабо теплящейся, но неистребимой надежды на Божие присутствие, обещающее оправдание и искупление бытийного ужаса.
13 сентября, 2004.

В «Письмах к немецкому другу» Камю напишет: « …вы легко согласились впасть в отчаяние, я же с ним никогда не мирился …мне же, напротив, представлялось, что человек должен утверждать справедливость, борясь с извечной несправедливостью, созидать счастье в знак протеста против разлитого во вселенной несчастья. /…/ Я продолжаю думать, что в этом мире нет высшего смысла. Но я знаю, что кое-что в нем все-таки имеет смысл, и это – человек, поскольку он один смысла взыскует».1Сравним: в письме к И.И.Горбунову-Посадову от 1894 года Чехов дает согласие на переиздание «Рассказа старшего садовника» в народном издании. При этом он с досадой отмечает, что «Русские ведомости» при публикации произведения выбросили в начале речи садовника следующие слова: «Веровать в Бога нетрудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека веруйте!»2
В этой связи близка европейскому экзистенциализму полемика Чехова с христианством о смысле и месте смирения в судьбе человека. Полемика Камю с христианским отношением к идее смирения найдет место в споре между священнослужителем Панлю и доктором Риэ в романе «Чума». Первый видит в чуме сначала заслуженное наказание Божие, затем – испытание веры. То и другое требует, по логике священника, «любовного смирения человека перед непостижимой тайной бытия».3 Доктор же утверждает, что в подобной ситуации следует бороться «всеми силами … против смерти, не обращая взоры к небесам, где царит молчание».4 В интервью К. Шонез Камю заметил: «Ближе всех мне в этой книге … Риэ, доктор».5 А более чем за 30 лет до «Чумы» идею смирения как иллюзию трансцендентного разрешения трагической природы бытия оспаривал Чехов, полемизируя с достаточно глубоко укоренившейся в русской литературе Х1Х века традицией видеть в смирении путь гармонизации отношений человека с миром и собой.

Судьба идеи смирения в творчестве Чехова свидетельствует о национальном своеобразии русского культурного сознания рубежа веков и одновременно – его органической причастности художественному сознанию Европы ХХ столетия.
Примечания:
1.Камю Альбер. Избранное: Сборник. М.,1989. С.363, 364.
2. Чехов. Т.7. М.,1962. С.542.


3. Фокин С. Альбер Камю. Роман. Философия. Жизнь С.-П., 1999. С.235.
4. Камю Альбер. Цит. соч. С. 170.
5. Цитирую по: Фокин С. цит. соч. С.236.